С тыльной стороны школы, в которой я когда-то учился, залили каток. Теперь и вечером здесь горит свет и можно видеть, как живет своей макрорадостью прямоугольная ледяная площадка, напоминающая зимний Эдем. В лучах прожектора кружатся на коньках люди-точки, люди-снежинки, добрые персонажи детских сказок.
Сверху что-то происходит. Я прислушиваюсь. Кажется, что соседи с восьмого этажа затеяли массовое чтение стихов, по своему темпу и ритму подобное декламации магических заговоров подпольной секты.
Раньше я не замечал за своим соседом Дядей Сашей, как я его называл в детстве, сомнительных связей с неканоническими религиозными течениями. Он все больше слушал группу «Руки вверх» и Шевчука, что не могло меня радовать. Звуки же, доносящиеся из Дядисашиной квартиры сейчас, радуют меня искренне. Перед глазами встает картина, как совковый строитель Дядя Саша, напяливший на себя желтую тогу, танцует вокруг привязанной к стулу девушки и напевает ритуальные заклятья.
Девушка смотрит на Дядю Сашу испуганными глазами. Она бы с удовольствием сейчас закричала, если бы не этот красный кляп да не слабость в теле. «И зачем я только согласилась посмотреть фильм с Брюсом Ли, – думает девушка, вспоминая, как Дядя Саша, этот, в общем-то, симпатичный мужчина с азиатским разрезом глаз, подсел к ней в баре «Бригантина» и заказал для нее полтишок вискаря, – ведь спала бы уже, не согласись я заглянуть в гости, дура».
Вокруг Дяди Саши стоят мрачные люди в точно таких же жёлтых тогах и полуговорят-полупоют странные заклинания:
ПереСОхла земля, да зачахла траВА,
Бурой Мантией стелется кРОвь,
ЗашаТалась скамья, заскрипела кроВать
И заЛаяло стадо коРов.
Здесь пастух прикорНУЛ с безразличным лицОм,
Словно ВЫжженный ВРЕменем мост,
Чёрный аист в луГАх поперхнулся свинцом,
Расплескав в лопуХАХ жёлтый мОзг.
Не горит и не гРЕет, не нежит, не ждЁт
СОлнце дряхлых своих сыноВЕЙ,
Заметает пурГА твой последний поЛЁТ,
Птаха южных зарНИЦ, солоВЕЙ.
В век, кода сереБРО заменило добРО,
И злорадствуют вестники зЛА,
Мы из Евы обРАтно достанем ребРО
И на жЕРтвенник бросим козлА
Для тебя, повелитель ночей Харон,
Кровь наших бренных жил!
О-у-у-у-у-у!
Ха!
Эу-у-у-у-у!
Чу!
Ипа! Ипа!
Базилик!
Брен!
Мла!
Хна!
Сту!
Рог! Порог!
Парик!
Дядя Саша танцует в такт вязи слов безымянных людей. Он готов приступить к таинству обряда.
«Вымпел! Лямпер! Люмпен!» – повышает голос Дядя Саша, открывает лежащую на диване рабочую сумку и достаёт инструменты. Покрутившись пару раз вокруг своей оси на одной ноге, Дядя Саша наклоняется и открывает банку с грунтовкой. Макает в нее кисточку. Молочные капли свисают с окаменевшей щетины. Дядя Саша закатывает глаза и со словами «Алю! Вый-вый! Иго!» начинает кровожадно наносить грунтовку на девственно чистую цементную стену. «Оу-у-у-у-у-у-у!» – издают гортанные звуки безымянные люди.
Привязанная к стулу девушка жуёт красный кляп. А Дядя Саша тем временем уже бегает вдоль стены со шпателем и наносит серые мазки шпатлёвки. «О-о-о-о-о-о! – завывает Дядя Саша, крутясь вокруг своей оси на одной ноге. – Дайте мне скорее уровень! Скорее уровень! Уровень! Уровень!»
«Дайте ему уровень! Он просил уровень! Уровень! Уровень!» – напевают безымянные люди. Один из безымянных протягивает палку. Дядя Саша выхватывает уровень и начинает прыгать вдоль стены, производя замеры. «Я сделал замеры! Сделал замеры! – басит строитель в жёлтой тоге. – И я узнал, что стена очень неровна! Очень неровна! Неровна! Я должен её выровнять! Выровнять! Чтобы возрадовался Харон! Харон! Харон!»
Девушка приклеилась к стулу вспотевшими ягодицами. Дядя Саша с дрелью в руках суетно вгоняет в стену шурупы.
«Я выровнял стену! – танцует Дядя Саша. – И вкрутил шурупы! Выровнял и вкрутил! Стену и шурупы! И теперь мне нужны картины! Нужны картины! Я бытийный строитель! Бытийный строитель! Картины! Нужны!»
Безымянные люди в жёлтых тогах, пританцовывая, развешивают на измазанной грунтовкой стене пустые рамки. Дядя Саша шумит перфоратором: «О-о-о-о! Мы повесили картины! Повесили картины! Картины, которых нет! Которых нет! Мы запечатлели пустоту! Пустоту! Мы стали ближе к Харону! Ближе к Харону! Мы будем плескаться в реке Стикс! В реке Стикс! Как рыбы! Рыбы! Nihil! Nihil!»
+ + + +
Дядя Саша курит на лестничной клетке. Я пристраиваюсь рядом, закуриваю, тяну дым, который кажется мне сладким.
– Слушай, – говорит Дядя Саша, – а у тебя коньки есть?
– Только «гробы», да и те, наверное, выкинул.
– Там у школы такой каток залили – сто лет не катался!
– А как же Харон?
– Какой Харон? – смотрит на меня, как на полудурка, Дядя Саша.
– Ну, тот самый, который мёртвых перевозит через реку Стикс. Рыбы! Nihil! Там ещё девушка с кляпом во рту сидела.
– Где сидела? – дядя Саша встаёт со ступенек.
– Ну, как же? У вас дома! Вы её к себе заманили, типа фильм с Брюсом Ли посмотреть, а на самом деле у вас там дома секта строителей-чернокнижников. Дрель там, грунтовка, перфораторы всякие…
– Тебе бы, бля, пацан, рассказы писать!
– Так я только что о Вас и написал…
– Хорошо. Только я это – читать твою писанину не буду.
– Это почему же?
– Потому что дело у меня ещё одно неоконченное есть.
Дядя Саша хитро сощурил глаза. Его ноздри выпускают две белые стрелы табачного дыма. Сверху слышится звук открывающейся двери. Я оборачиваюсь и замечаю человека в жёлтой тоге, который держит в руке красный кляп.
– Господин, – говорит человек. – Всё готово. Осталось только постелить линолеум.
– Ща приду, – отрезал Дядя Саша. – Ну, ты это… будь здоров, – обращается он ко мне. – И посмотри всё-таки, пожалуйста, коньки. Погода-то какая! Когда мы еще такую зиму увидим?
Дядя Саша бросил окурок на пол, покрутился несколько раз вокруг своей оси и попрыгал по ступенькам на одной ноге.
+ + + +
Дядя Саша курит на лестничной клетке. Я пристраиваюсь рядом, закуриваю, тяну дым, который кажется мне горьким.
– Слушай, – говорит Дядя Саша, – а у тебя коньки есть?
– Только «гробы», да и те, наверное, выкинул.
– Там у школы такой каток залили – сто лет не катался! Раньше, помню, культура совсем другая у молодёжи была. Активный образ жизни, спорт, самодеятельность! А что сейчас?! Что сейчас?! Правильно – чёрт те знает что! Каждый сидит в своей квартирке, как попугай какой зашуганный в клетке или и того хуже – медведка скользкая, – и сам себе на уме. Вот ты чем интересуешься?
– Ну, литературой…
– Это ты пишешь что ли, получается? Пушкин, что ли?
– Не Пушкин, конечно, и даже не скажу, что пишу. Скорее всего, изучаю конституцию слов.
– Это как же?
– Ну, это, допустим, попытка услышать, как звучат слова в том или ином контексте. Количество слов ведь ограничено, а ситуаций может быть сколько угодно. И вот мы берем часть одного и того же текста. К примеру: «Дядя Саша курит на лестничной клетке. Я пристраиваюсь рядом, закуриваю, тяну дым, который кажется мне сладким.
– Слушай, – говорит Дядя Саша, – а у тебя коньки есть?
– Только «гробы», да и те, наверное, выкинул.
– Там у школы такой каток залили – сто лет не катался!».
А дальше просто меняем контекст, и тем самым создаём вариации линейного сюжета.
– Тебе бы, бля, пацан, рассказы писать!
– Так я только что о Вас и написал…
– Хорошо. Только я это – читать твою писанину не буду.
– Это почему же?
– Потому что я на коньках пойду кататься!
– Ну, удачи…
– А ты всё-таки коньки посмотри. Погода-то какая! Когда мы еще такую зиму увидим?
Дядя Саша бросил окурок на пол, покрутился несколько раз вокруг своей оси и попрыгал по ступенькам на одной ноге.
