Димон предложил завалиться на дискотеку в соседний городок. Там вечно воняет костным заводом. Отдает навозом вода в квартирах, но люди пьют. Что делать? Такая жизнь.
А еще там менты – садисты. Застукают с пивом – десять-пятнадцать ударов дубинала по ляжкам, если не хочешь платить штраф. Димон лично проверял. Ему я верю.
Итак, стоим возле клуба. Пахнет бетонной сыростью. Димон высматривает потенциальную жертву. Любитель красивых девчонок, словно сорока на серебро, бросается по зову сердца и члена. Возвращается ко мне с поджатым хвостом. Я закидываю в рот яблочные ледяшки «Roshen». Перебиваю пагубную привычку.
– Ну, что ты мне расскажешь? – интересуюсь я.
– Послала нахер, – говорит обиженно Димон, – я же по-человечески. Культурным русским языком, бл*дь… а она меня нахер.
– Не расстраивайся, – успокаиваю его, – тут свой язык. Она тебя не послала, просто сказала «нет».
– Отшила одаренного поэта, – возмущается Дима.
– Дима? А ты поэт? – удивляюсь я.
– А я тебе что, не показывал? Не показывал стихи? И вечность не кончается глубиной сердечного порыва, и мы хотим разрыва, а я на грани космического взрыва, – прочитал Димон. И громко добавил: – Сука!
– Знаешь, концовка неплохая, – изрек я, – заставляет задуматься. Определенно поэт.
– Пошел ты в жопу! – отпустил в мою сторону Димон. – Тебе лишь бы обосрать да посмеяться.
– Я шучу, Димастый! – оглядываясь, говорю ему. – Ты талант.
– Ты сам х*йню пишешь, измены-перемены! Вечный страдалец, пожалейте меня, о, я такой несчастный, переживаю из-за девушки, к которой зассал подкатить, а я вот не побоялся и подошёл. Да, послали, да, нахер, и что теперь?
– А вот сейчас обидно было! – говорю с сарказмом.
– Сядь поплачь! – отпускает в мою сторону Дима Бродский.
Высматривает девчонок.
– Смотри, какая лапуля, – говорит Димон, – такое личико, носик маленький. Господи, – обращается к небесам, – я знаю тебе насрать на меня, но исполни одно желание? Слышишь? Не будь равнодушен, иначе я наложу на себя руки.
– После «наложу» мог бы не продолжать, – шучу я.
Посмотрел на меня серьезным взглядом, обиделся. А я шучу. Ничего с собой поделать не могу.
Отправляется на встречу к девушке. Дама остановилась. Глаза налились нежной краской. Разговаривают.
А что делаю я? Ничего. Поглощаю воздух молодости. Мне двадцать лет, и я чувствую себя слишком офигенным, чтобы знакомиться первым. Закидываю очередную ледяшку. Апельсиновая.
Возвращается счастливый Димон.
Внезапно его кто-то зовет.
– Чепушило! Подойди сюда? Слышишь, а?
Жарко во всех смыслах. Я не знаю, что делать, если будут п*здить Димона. А все к тому идет. Но у меня есть нож и шнурок. Знаете, показательно привязываете нож к руке и кричите как идиот: «Ну, давай! Давай, по одному!», – и враги разбегаются. Я лично не пробовал, а вот друг Димы, который сидит на зоне, пробовал. Вроде бы нормально, живой же?
Дима возвращается.
– Что он тебе сказал? – спрашиваю я.
– Дай закурить! – просит Дима.
– Дим, у меня пачка на три дня! Все рассчитано! – меняюсь в голосе. – Одну дам, не больше!
Молча протягиваю сигарету. Он подкуривает. Затягивается. Выпускает дым.
– А ты знаешь, Бродский курил тридцать сигарет в день и отламывал фильтр?
– Знаю, и умер в пятьдесят шесть лет.
– Ну и нормально! – возмущается Дима. – Нормально! Зато какие у него подруги классные были, я как-то смотрел фильм про него по телеку…
– Дим, все это интересно, – делаю неловкую паузу, сам закуриваю, – но что тебе сказал тот чел?
– Сказал, что он ее…ну в общем, он с ней…
– Я понял тебя.
Не прошло и двадцати минут, как отправились в забвение пять моих сигарет. А Дима нашел нам подруг. Миленькая девчонка, длинные волосы, ангельские карие глаза. Вторая — ну, как вам сказать, забавная: когда улыбается, обнажает два клыка, как вампир. Девчонки впереди, мы плетемся сзади. Путь держим в магазин. Дима шепчет мне:
– Андрюх, прошу как человека! – умоляет меня. – Оставь мне ангелочка, а сам флиртуй со второй, пожалуйста, будь другом?
– Дима! – возмущаюсь я. – А ты не думаешь, что я на ее тоже запал?
Дима тяжело вздыхает, вот-вот непризнанный поэт заплачет горькими слезами. Там, где кончается рассвет, полоска леса за столбами. А Дима все же эгоистичная сволочь.
– Ладно, Дим! Но это в последний раз!
Тот сжал дружески мое плечо. Приобнял. Девчонки оглядываются. Хихикают.
– Я перед тобой в долгу! Проси все что хочешь!
– Все что хочу? Мы не будем скидываться на пиво, ты угостишь меня?
– Охренел? У меня до получки целый месяц! – завелся Димон.
– Дим, – откашлялся я. – Желательно «Heineken» и пачку «Lays» со вкусом бекона. Да, и сигареты, за сигареты я отдам деньги. Дима? Она того стоит, не будь жлобом!
Недовольный Дима поплелся в магазин. Девчонка, которую, кстати, звали Катя, оказалась настолько классной, что не пила пиво: попросила апельсинового сока и протянула деньги. Вторая, Надежда (мой компас земной), на эту тему не загонялась: «Мне Балтику и че-нить из закусона!».
– Надежде колбасы докторской возьми на развес! – пошутил я.
Шутку оценила Катя. Ее портрет можно вешать в комнате без мебели — и, поверьте на слово, будет уют. Надежда обиделась. Диме пох*й.
Пока не было Димы, мы молчали. Потом расположись на остановке с навесом.
– Чем ты занимаешься? – вдруг спрашивает меня Катя. Я с опаской кошусь на Диму: Катя его не замечает. Дима гримасничает: мол, не дай Бог ты ей понравишься.
– Чем занимаюсь? – начинаю я. – Работаю на заводе, по выходным бухаю по-черному. Получаю пару копеек, живу в совковой общаге с гнилым полом.
Дима доволен ответом.
– Тяжело, наверное? – интересуется Катя. – Тебе девушка нужна, вдвоем не так тоскливо, понимаешь? У тебя есть девушка?
Дима кашляет в ладонь.
– А Дима поэт! – весело вырвалось у меня. – Его печатают в США и Канаде.
– Них*я себе! – удивилась Надежда.
Катя, Дима и я синхронно уставились на Надю. Я как-то читал «Надю» Андре Бретона: вещь увлекательная, но, поверьте, эта книга только выиграет, если добавить в нее нашу Надежду.
– Ты стихи пишешь? – спросила его Катя.– Не обижайся только, ладно? Каждый второй пишет стихи.
Диме сегодня конкретно не везет. Я пью незаслуженное пиво.
– Расскажи про работу что-нибудь? – озабоченно, с чувством просит меня Катя.
Бросаю взгляд на Диму. Разочарованно кивает головой, отворачивается в сторону.
– Я как-то придавил ногу, распух палец, лопнул. Неделю прыгал на одной ноге!
– Да, жизнь тебя не щадит, – поедает меня ангельскими глазками. – Тебе нужно писать рассказы. Так мне кажется, будет легче.
Дима отвернулся в сторону, курит. Надежда присосалась к бутылке. Тупо смотрит под ноги.
– Я не люблю писать! – отвечаю я. – А вот бухать до потери сознания — другое дело. Помогает!
– Тебе нужна хорошая девушка! Она тебе поможет…
– Я неисправим. А вот Дима…
– Исправим! – мило говорит Катя. – Ты просто запутался.
– Дим? – говорю раздраженно я. – Что ты как не родной?
– А ты можешь прочитать свои стихи? – обращается Катя к Диме.
Дима растерялся, смотрит на меня.
– А давай я? – кошусь на Диму. – Ну, тот, что ты мне вчера показывал, помнишь?
– Помнишь! – презрительно отвечает Дима.
– Я его выучил! Ну, знаете случайно, для памяти. Память тренирую. А то все пью да пью!
Дима оживился. Я прополоскал горло пивом, закусил чипсами. Показательно выбросил пустую пачку в сторону. Прочитал стих, подражая Бродскому. Учитывая, что слегка картавлю, как Иосиф, получилось сильно:
Мир стоит свеч,
Как небо звезд.
И наших встреч,
И ваших слез.
Как отражение луны
И капля девичьей слезы.
Таинственные жизни сны
Надеждой в лучшее полны.
Как вечерком последний луч
И мрачный тон могучих туч.
И лампу, словно печь, зажечь,
В ночном спокойствии прилечь.
Мир стоит свеч.
Их нужно жечь.
– Красиво! – защебетала Катя, поглядывая на Диму. – Мне нравится, честно! Очень красиво! У тебя дар!
Дима в восторге. Цветет и пахнет. Я отвернулся в сторону, закурил. Катя с нежностью делилась эмоциями. Хотя и читал с чувствами я, и писал с чувствами я! Да пошло оно все. Ветер поднимается, холодно.
Через пять минут сказал, что уезжаю. Срочно надо домой. Но никто меня не слышал, Дима обнимался с Катей, запускал руку ей под кофточку, а Надежда … Надежда, человек почувствительнее, сказала мне:
– Ну надо — так езжай!
Пиво вынесло ее за пределы пространства и времени.
Я вернулся домой. Поставил чайник. Позвонил Дима.
– Короче, друг! – его голос излучал вселенскую радость. – Дружище! Братуха, пожму тебя за ухо! Спасибо тебе, такая девчонка! А целуется классно, видно, что неопытная, неумело так! Попросила стих – выручай, друган?
– Дима, – говорю очень тихо, – пиши сам. Я тебе чем-то обязан или что? Ты – поэт, ты и пиши.
– Ты обиделся, что ли? – убавил веселье Дима. – Она про тебя все спрашивает, я даже ревную немного. Понравился ты ей, конечно, конкретно, но ничего. Не волнуйся, забудет, я помогу! Ну так как, накатаешь? Пару столбиков, а?
– Дима?
– Что?
– Иди нахер.
Я выключил телефон. Взял карандаш и листок бумаги. Нарисовал по памяти глаза Кати, прикрепил на стенку канцелярской кнопкой. Пошел спать. Мне было тяжело заснуть. Скомкав одеяло, обнял его. Гладил по голове. Называл Катей.
Фотография: Анна Прокулевич
