Меня подобрали с улицы. Вернее, забрали из спортзала. В классе первом-втором к моей учительнице по физкультуре на урок пришла подруга, увидела меня и заметила внешнее сходство со своей дочерью, которая на тот момент играла роль Поллианны в одноименном тюзовском спектакле. Девочке скоро необходима была замена: в спектакле героине 11 лет, и было бы странно видеть взрослую девушку с четко наметившейся женской фигурой на подмостках. Естественно, такая возможность показалась моим родителям посланием свыше, и они решили, что не нужно упускать такой шанс.
Следующим в голове возникает воспоминание о том, как я сижу в зрительском зале с мамой и смотрю тот самый спектакль «Паліяна», хотя думаю, что пришла на какую-то «Поляну». Мой еще детский мозг не способен удержать нить повествования и словить смысл развернувшегося перед глазами действия. А ведь смысл там потрясающий. Потом я, метр ростом, стою с мамой в актерской курилке, вокруг меня высокие, смелые, никого не стесняющиеся люди, которые задают мне непонятные вопросы и снисходительно смеются. В тот момент я поняла, что не хочу там находиться, все слишком страшно.
Проходит немного времени, и меня наконец-то зовут на кастинг. И опять я попадаю не в ту компанию, в которую бы хотела попасть. Среди пришедших девочек много моих тезок, они все наглые, смелые, снимались в куче рекламных роликов, некоторым уже даже удалось влезть в кадр «Беларусьфильма». Они всех вокруг знают и уверены в своем успехе. Они задают друг дружке вопрос, кем они хотят стать в будущем, и отвечают с той интонацией, которая не подразумевает и капли сомнения: актрисами. Вопрос доходит и до меня, я понимаю, что нет смысла врать им, а потому говорю: «писательницей». На меня косятся. За такой ответ я один раз получила по голове ответным вопросом: «Зачем ты сюда приперлась вообще?». Приперлась, потому что позвали, а не потому что горячо хотела. Все равно в результате я не стала ни актрисой, ни писательницей.
Нужно понимать, что театр – это зона особо ранимых людей, зона соперничества, куда никто не попадает с улицы. Амбиции, высокие требования, чувствительность и эмоциональность – все это стандартные ингредиенты характера актера. Помимо всего этого, он еще должен работать за низкую зарплату. «Как и все мы, как и все мы», — скажете вы. Но ведь личность творческая часто считает себя недооцененной, непризнанной, поэтому недовольство, а иногда и агрессия со стороны других девочек были вполне объяснимы. Они душу рвут за роль, пребывая в полной готовности идти по головам, мечтая в будущем сниматься в фильмах и быть узнаваемыми на улице. И тут среди них появляется безразличный соперник, который при равных шансах на победу демонстрирует нулевую мотивацию. Теперь для таких людей есть название – аутсайдер.
В случае с актерами-детьми особую роль играют их родители, которые рьяно пытаются пропихнуть свое чадо куда угодно, лишь бы последний оказался на сцене. Это именно они рассказывают за столом о том, что «Ванечку снова сняли в рекламе, главная роль. Обошел четверых мальчиков. Правда, они были совсем бесталанные, совсем. Разве вы не видели? Та самая реклама макарон. У нас был просто ПРЕКРАСНЫЙ режиссер. Вам стоит почаще смотреть телевизор». Возможно, проблема в том, что они пытаются как можно чаще присваивать себе заслуги своего ребенка, чтобы не быть просто «мамой Вани», человеком без имени, роль которого – привозить ребенка в театр, а потом увозить домой.
Я не рассчитывала на успех в кастинге, и все испытания казались мне игрой, которая не должна закончиться чем-то серьезным. Потому что уже тогда я понимала, что если обойду этих девочек, то мне придется выйти на огромную сцену ТЮЗа и стоять одной перед сотнями взглядов, ожидающих промаха. Уж этого мне точно не хотелось. Все этапы кастинга были так или иначе связаны с импровизацией. Нам предлагали какую-либо ситуацию и наблюдали за тем, что мы предпримем, как будем развивать диалоги, не растеряемся ли. Видимо, из-за расслабленного и безразличного ко всему происходящему состояния у меня все выходило на удивление неплохо. В конце кастинга режиссер назвал меня «коварной» и по-доброму посмеялся.
Затем начался долгий период ожидания известия о том, кто все-таки утвержден на роль Поллианны, а кто будет «бегать ангелами» (помимо главной героини в спектакле участвовали и другие ребята, которые выполняли там самые различные функции: от ангелов до импровизированного паровоза). Моя мама тогда сказала мне: «Либо Поллианна, либо не участвуем совсем». Тратить мое время на репетиции второстепенной роли она не хотела. Мне же было по большому счету все равно, в голове прочно засел страх ответственности.
Приговор: утверждена на роль Поллианны.
Недолго поразмыслив, я согласилась, хотя тогда очень хотелось отказаться, страх подбивал, мне все-таки было девять лет. Вместе со мной на роль утвердили вторую девочку, тоже Дашу. Чтобы различать, режиссер звал нас по отчествам: меня – Кирилловна, ее – Александровна.
Репетиции проходили в пустом театре. Родители привозили меня на метро, мы шли через служебный вход, где нас уже узнавали вахтеры, чувствовали волнующий, но привычный запах театра и через темные фойе с зашторенными окнами следовали в малый зал, где и проходила основная часть репетиций. Быть родителем «театрального» ребенка – страшно тяжелая ноша. Все мои близкие знали текст сценария наизусть. Ждали часами в тишине пустого театра во время репетиций, приносили бутерброды и чай в термосе. Дома моя мама становилась всеми героями спектакля по очереди, когда я зубрила сценарий.
Игорь Сидорчик был уже вторым по счету режиссером этого спектакля. Он вносил свои небольшие поправки, но кардинально ничего не менял. Огромное количество часов у нас занял процесс натурального переписывания сценария, когда мы втроем с режиссером и второй Дашей брали в руки карандаши, ручки, замазки, зачеркивали целые реплики и писали их по-новому. Наверное, это можно было бы назвать адаптацией текста, но тогда это было настоящим извращением. Именно так я выучила белорусский язык. Наверное, не будь в моей жизни театра, ЦТ я бы сдавала на русском. Из-за моего юного возраста меня не могли держать на репетиции дольше трех-четырех часов, поэтому в это время режиссер пытался вложить как можно больше пользы. Долгие вечера переписывания перемежались долгими вечерами репетиций, когда одна и та же сцена прогонялась десятки раз. Прогонялась тщательно, с кучей остановок на каждой неверной интонации, взгляде, жесте. Это было мучительно, это отупляло, но оказалось полезно в итоге. Хотя у бесконечного повторения сцен был и определенный недостаток: чем чаще я повторяла и слышала реплики, тем меньше смысла в них находила. В результате мы получали абсолютно неосмысленный текст, произнесенный с нужной интонацией.
Я удивилась, когда за все репетиции и спектакли на мой счет начала приходить какая-то небольшая сумма, моя первая зарплата. Деньги тогда мне не были особенно нужны, сумма накапливалась, превращаясь во что-то по тогдашним меркам существенное.
Среди взрослых персонажей спектакля был мистер Пендлтон, которого неизменно в двух составах играл режиссер спектакля. Мистер Пендлтон орал на меня и грубил в течение двух актов, а я маленькой птичкой летала вокруг него, шутила в ответ и не поддавалась на провокации. На роль Пендлтона пробовался Юрий Жигамонт, который известен из передачи «Падарожжы дылетанта». Юрий в жизни такой же «добрый волшебник», каким кажется на экране. Из-за этого у нас возник диссонанс. Он говорил, что не может кричать на маленькую девочку, как того требовала роль, ведь у него дочка того же возраста, что и я, а он на нее никогда не кричит. И сколько из него ни пытались вытянуть суровый взгляд и жестокие фразы, он все равно был слишком добродушным мистером Пендлтоном.
Когда мне сообщили дату первого спектакля, я испытала немыслимый ужас. Мне казалось, что ничего еще не готово, что нужны еще долгие месяцы репетиций, хотя на них и так ушло почти два года. Когда до спектакля оставалось примерно два месяца, я поняла, насколько ничтожен этот временной промежуток. Я до сих пор помню мелодию звонков перед началом актов и чувствую, как все внутри тряслось перед первым выходом. Но самым удивительным был уход волнения. Мандраж продолжался первые минут десять, потом же я просто забывала о зрителях. Мои действия и интонации стали настолько отточенными и заученными, что в лишь некоторых моментах я включала голову. Все остальное время я плыла по течению, по сценам, переходя от героя к герою, не скрываясь от взглядов зрителей. Три долгих часа на сцене, после которых я уже не могла ни говорить, ни думать.
«Паліяна» собирала полные залы, но я так и не поняла, нравилась ли я зрителям. Один раз толпа школьников буквально ввалилась в служебное помещение, чтобы я расписалась на их билетах. Я сидела посреди этой толпы и уже тогда понимала, что их, скорее всего, привела учительница. Поэтому и радости от этих автографов не было.
Спектакли не обходились без жертв. В ТЮЗе в то время были ужасные микрофоны, а играть нужно было «на задние ряды». На репетициях режиссер поднимался в конец зала и слушал, все ли мои слова можно разобрать. Поэтому после трех часов пребывания на сцене я попросту не могла говорить. Моя партнерша по роли однажды ударилась в начале спектакля рукой, а потом оказалось, что у нее трещина в кости. Она доиграла спектакль, потому что, как и я, чувствовала колоссальную ответственность. Боль в руке была мелочью по сравнению с актерским долгом. Ведь в день спектакля ты не Даша, ты – Поллианна, а у Поллианны с рукой все в порядке.
ТЮЗ закрыли на ремонт. Мы отыграли еще два спектакля в других театрах, а затем «Полианну» и вовсе сняли со сцены. Последние спектакли были какими-то сумбурными и нервными. Однажды в третьем акте, когда Поллианну по сценарию сбивала машина, и потом она минут 20 лежала в глубине сцены на больничной койке, во всем театре исчез свет. Передо мной на сцене полным ходом шел диалог героев – а света нет, весь зал в полной темноте. Я лишь услышала детский удивленный голос: «Свет!». Актеры не останавливали диалог, от нас ничего не зависело, все делали вид, что ничего не произошло. Какое-то количество секунд, которое показалось мне вечностью, мы играли без света. А потом прожекторы зажглись, и все облегченно выдохнули.
Мне всегда казалось, что я недостойна финальных аплодисментов. Я чувствовала, что не имею морального права играть Поллианну, ведь она самая добрая и радостная девочка на свете, которая умеет сочувствовать и помогать, а я совсем не такая. Между мной и моей героиней всегда была дистанция, из-за которой я не могла хорошо вжиться в роль. А потом я просто перестала играть Поллианну. Бояться мне стало нечего. Я обрезала свои длинные волосы, ведь их уже не нужно было заплетать в две косички, с головой ударилась в совершенно другие сферы. Мое образование никак не связано с актерским мастерством, и мало кто теперь знает о том, что раньше я была настоящей актрисой.
Совсем недавно «Паліяна» снова появилась на афишах ТЮЗа. Теперь, смотря спектакль, я наконец-то понимаю смысл всех фраз, которые раньше произносила, не думая, и ясно вижу, что «Паліяна» — совсем не детский спектакль, его нужно смотреть в подростковом или взрослом возрасте. Только так вы сможете понять всю многогранность и христианское самопожертвование маленькой Поллианны, которой я когда-то была на сцене.
Фотографии автора.
