Серое апрельское утро размазано над северной столицей нашей страны. Наша страна – по-прежнему Россия. Мы не сумели запастись никакой другой. Мы потерялись среди новостей и новостроек. Но не теряем надежды. И мы идем Дацан.
Суббота. Предполагалось, что в это час мы будем отчитываться о нашей московской жизни и ее итогах. В кругу семьи. Как и положено людям нашего возраста. В которых старшее поколение на всякий случай не верит, чтобы утвердиться в собственной значимости. И в правоте всего, что сообщает Первый канал телевиденья страны. Поэтому, вместо беседы в кругу семьи мы идем в Дацан – от метро «Черная речка», от центра – к окраине. Сыплет дождь со снегом. Вокруг ни души. От этого кажется, что мы шагаем сквозь пласты времени, которое здесь никуда не сдвинулось с начала 50-х годов. Ленивое межсезонье. Пыльный окраинный уют укутан в мутно-хрустальную тишину. Сталинизм, принял облик тягостных зданий, украшенных снопами. Мимо шаркает бабушка с букетиком к предстоящему вербному воскресению. Ветер треплет намотанную на ветки новогоднюю мишуру. Именно такой и должна быть питерская окраинная вечность. Неизменная и безразличная к людским надеждам. И мы идем в Дацан, тихонько переговариваясь:
– Позавчера мы ходили в Исаакий, посмотреть на город со смотровой площадки. Вчера мы ходили в Казанский собор, навестить Бога, намекнуть, что мы помним о нем. Чтобы Бог, в случае его существования, все-таки верил в нас или хотя бы чуть-чуть жалел. А сегодня мы идем в Дацан, – но для чего, что мы надеемся там найти? – на всякий случай уточняю я.
– В Дацан мы идем за мудростью, – поясняет он.
– Давай тогда представим, что мы – Учитель и Ученик. И будем фиксировать все, что попадется на нашем пути.
– Давай. Это будет наша самодельная притча. Это будет история о поиске и обретении мудрости.
На низком карнизе жилого дома, перед мутным оконцем, возлежит багет. Мимо проезжают легковые машины, со скрежетом проползают трамваи. Все имеет смысл на пути к мудрости. Ничто не имеет смысла при движении к ней.
Накануне вечером, на Невском проспекте, в кафе Библиотека, мы прослушали за чаем рассказ о моргах Санкт-Петербурга. О том, как тела готовят к погребению. Теперь мы знаем, что вскрытие ребенка производится маленькими, но острыми ножницами. В морге центральной больницы трупы лежат вповалку, как в концентрационном лагере. Людей слишком много. Люди слишком смертны. Жизнь зарождается и теснится в помещениях, подчас лишенных красоты и уюта. Смысл жизни не всегда ясен. И мы идем Дацан.
Мимо Черной речки, по набережной которой скитается дух убитого на дуэли поэта. Мимо бывших коммуналок, в которых теперь – дорогие двухэтажные квартиры. Вокруг них витает покой и жирный аромат котлет и борща. Все окружающее кажется прозрачным и легко минуемым на пути к мудрости. Все дома и само понятие дома превращаются в пластмассовые кубики давно почивших детей по пути в Дацан.
Мы идем в Санкт-Петербургский Дацан Гунзэчойнэй, «Источник святого учения Всесострадающего владыки-отшельника». Это самый северный в мире буддийский храм. Одним из его архитекторов был Барановский, так же работавший над проектом Елисеевского гастронома на Невском. Витражи с изображением восьми благих буддийских символов зданию подарил художник Рерих. Строительство самого дорогого буддийского храма Европы продолжалось до 1915 года. В 1935 году храм был закрыт. В 1937 чекисты устроили в Дацане ночной разгром, сопровождавшийся арестами и последующим расстрелом всех присутствовавших в храме верующих и монахов. Во время Второй мировой войны там располагалась военная радиостанция. В 60-е годы здание приютило лабораторию Зоологического института. Сейчас храм снова открыт для верующих и паломников.
И мы идем в Дацан, наши шаги как бы вышаркивают по асфальту Благородную Истину о Пути прекращения страданий: «Правильный Взгляд, Правильный Настрой, Правильная Речь, Правильные Действия, Правильная Жизнь, Правильные Усилия, Правильное Сосредоточение Внимания, Правильное Самадхи». Все составляющие этого Восьмеричного пути неведомы нам с самого рождения и по сей день. Тайные и явные страдания, словно черные птицы, одолевают нас. Среди них, будто стая жестоких грачей, с некоторых пор треплют наши души страдания о судьбах страны. Которая у нас одна. Ведь никакой другой мы запатсись не сумели. И мы спешим в Дацан, чтобы укрыться от назойливых черных птиц и обрести мудрость.
В какой-то момент пути нам в лица врывается мокрый апрельский ветер. Мы воспринимаем его как предвестник. Это ветер великого спасения. Мы уже предчувствуем невысокое красочное здание, ярко очерченное среди черных мокрых деревьев, разукрасивших сиплое небо трещинами ветвей. За их сетью нам представляется храм с ярко-бирюзовыми и нежно-коралловыми орнаментами. Дацан, щедро инкрустированный яшмой познания и малахитом усилий. Которые кричат себя среди серой окраины, провозглашая долгожданное обретение мудрости.
Если верить нумерации домов, мы уже совсем рядом. Но вместо сияющей яшмы и пронзительной бирюзы на фоне неба громоздится бесцветный воздушный шар из фанеры и целлофана. Дацан упрятан от нас. Дацан укутан в строительные леса. Нет малахита и кораллов. Нет причудливых орнаментов, настраивающих на мантру. Только целлофан на каркасе из досок. Как же не увидеть в этом тайный знак грядущих невзгод? Но немалый путь пройден нами сюда. Мы отмахиваемся от суеверий, мы стараемся не поддаваться разочарованию. Мы, Учитель и Ученик, уже не слишком молоды и знаем, что внешняя красота быстротечна, изысканное убранство призрачно. И все внешнее – не более, чем мираж. Парадные ворота со львами заперты. На них – два массивных ржавых замка отчаянья и тоски. Но даже они не способны смутить нас. Мы невозмутимо ищем вход, мы бродим вдоль бетонной ограды под мелким дождем. К храму ведет маленькая боковая калитка, лишний раз доказывая, что подходы к мудрости подчас скромны и невзрачны.
Потом мы торжественно движемся вдоль металлических ограждений и строительных лесов Дацана. В выемке – долгожданная деревянная дверь с массивной железной ручкой. Я дергаю ее, я наваливаюсь, пытаясь открыть. Но дверь заперта. Через узкое оконце в храме угадывается свет. Там виднеются люди. Там теплится жизнь. И мы снова отправляемся вокруг Дацана, искать наши врата к мудрости. Встреченная на этом великом пути терпения блондинка говорит, что та деревянная дверь открыта. Просто надо было дергать сильнее, надо было приложить больше усилий. Так мы обретаем долгожданное знание: следует быть настойчивым на пути к мудрости. Решительнее делать шаг ей навстречу.
Внутри Дацана – умиротворяющий полумрак, насыщенный сандалом. Над алтарем парит статуя Будды, преисполненного атараксии и доброты. Монахи в бордовых облачениях бормочут мантры, от которых душа становится лотосом, ромбом и мыльным пузырем одновременно. Всем и ничем. По обе стороны от алтаря, среди пестрых колонн стоят верующие и паломники. Мы сливаемся с ними. Мы тоже стоим, прижимая к груди ладони, сложенные корабликом. Который, наверное, означает начало путешествия в неведомое. Который, возможно, обещает ясность. Какая-то важная мудрость плещется среди сандала, полумрака и многоголосных разрозненных мантр.
Пока мы шли к Дацану, пока мы бродили вокруг него, пока мы слушали мантры, сложив кораблики из ладоней, в нескольких кварталах севернее было море, его Финский залив, окутанный зубастым ветром ранней весны. Море совсем рядом с нами перекатывалось в огромной чаше. Оно было подлинным и существующим. Оно было воплощением смысла, мудрости и покоя. Море было маленькой мимолетной вечностью. Но мы не встретили его в этот день. Нам еще предстоит долгий путь притч и открытий. Зато мы, Учитель и Ученик, все же обрели несколько важных знаний, соорудили свою самодельную притчу, приобщились к мудрости. Мы были в Дацане. А это уже не так мало.
Фото: Андрей Уляшев
