Хорошо сидеть в два часа дня у себя на кухне посреди недели и пить из запотевшего бокала холодное пиво, заедая его ржаными сухариками. Пьянствовать вместо ежедневной пахоты до кровавых мозолей во имя процветания и благополучия родной страны – непередаваемое удовольствие.
«У нас ведь идеальный общественный строй, — думал дядя Вова, зловеще похрустывая сухариками, — почти нулевая безработица, стабильное развитие госсектора, высокая экономическая защищенность, социально-ориентированная политика, достойные зарплаты и пенсии у всех категорий населения и одна из самых прозрачных налоговых систем в Европе. А я?!! Где здесь я, скажите мне?!! Почему, блядь, меня нет на вашем празднике жизни?!!! ПОЧЕМУ ОБО МНЕ ЗАБЫЛИ?!!!»
Он со свистом допил бокал до дна, встал и вышел на балкон. В этой части города летом особенно хорошо: не так много пыли, как в других районах, рядом парк, и до супермаркета рукой подать. «Если бы я здесь не жил, я бы хотел здесь жить» — подумал дядя Вова, но вслух крикнул что было сил:
— Что, сволочи, обосрались?!!!
Крик прозвенел над дворами как удар в гонг тибетского монастыря – глубоко и сочно. Раздавленные гнетущими размышлениями старухи у подъезда задергали артритными конечностями, забегали подслеповатыми глазенками под сторонам, и наконец узрели виновника безобразия.
— Чего кричишь? — спросила одна из них, самая живая.
— Я говорю, обосрались?!! – вновь грозно вопросил дядя Вова. – Допрыгались со своим «руками и нагами галасавать буду!»?!! Вот теперь пожинайте плоды, суки!! Ненавижу вас всех, всех ненавижу!!
И он ушел в квартиру, по пути матеря недалеких сограждан.
— В милицию надо позвонить, — обратилась бабка к соседкам по лавочке. – Хулиганит, падла.
— Чего это в милицию? Давай уж сразу в КГБ, — откликнулась одна из них – седой скелет в красной телогрейке. – Эвон чо вытворяет, паршивец!
— И то верно, — согласилась активная старуха и тяжело потопала в дом.
Дядя Вова между тем включил на ноутбуке «Ляписа Трубецкого» и опять принялся пить.
— В живых оставаться нельзя, по кругу опасную бритву! — доносилось из динамиков.
«А еще говорят, группа веселая, — с тоской размышлял дядя Вова. – Сплошной суицид. Наверное, в реанимации познакомились, когда их всех откачали, и решили про свои болячки петь. И ведь люди это слушают! И ведь я это слушаю…»
— Нафта! Солнца ня ўзыдзе заўтра! – продолжал солист.
« А если я, скажем, слепой – какая мне, нахер, разница?! – злился дядя Вова. – Совсем не думают о слушателе.»
— Я убил в себе государство! — весело сообщала песня.
— Вы посмотрите на него! – не выдержал дядя Вова, — Герой, твою мать! А я каждые выходные в себе печень убиваю – и что, мне теперь петь об этом?!
Он так разозлился, что чуть не расколотил ноутбук, но в последний момент сдержался и переключил песню.
— Черный ворон… — заголосил исполнитель.
«Вот это другое дело» — успокоился дядя Вова и сел обратно на стул. В голове вертелось что-то вязкое, мрачное и подгнившее, отдаленно напоминающее человеческие мысли.
«Ну что я за жизнь прожил? – думалось дяде Вове. – Ну ладно, не прожил, но скоро проживу? Вот, скажем, школа – тогда было весело, да. Потом училище – тоже хорошие времена были. А после – завод, трехсменка у станка, голова кругом от этой тупой работы, коллеги-товарищи – такие же лохи и козлы отпущения по жизни, как и ты сам, вечерние пьянки на скамейке в парке – потому что даже на самую грязную тошниловку денег нету, утренний бодун со щетиной, и опять все по новой… Потом мордобой на рабочем месте со старшим смены – у-у, сука, я бы его вообще убил, тварь, да растащили вовремя! Премию он мне, видите ли, снял за невыполнение нормы, блядина! Уволили по статье, пошел грузчиком в магазин, там послал старшего продавца на хуй, опять статья, после этого книжку прямо там, в урне возле магазина оставил. Работал на стройке главным куда-пошлют, опять бухло, кодировался, сорвался, подрезал какого-то терпилу – трубы горели, а подлечится нечем было, семь лет от звонка до звонка… Жена ушла, квартиру поделил, теперь в этой халупе, хрущобе, блядь, обитаю… Ну и что я видел в жизни, что получил, чего достиг? И ведь не дурак же, знал, что стакан до добра не доведет, а сил оторваться не хватило. А ведь в школе алгебру любил, физику, мировые проблемы хотел решать…» Он засмеялся. Потом заплакал.
Пиво кончилось, и дядя Вова собрался идти в магазин. Вдруг на полке в прихожей зазвонил телефон.
— Владимир? – донесся из трубки недовольный голос, — Это ваш непосредственный начальник звонит. Вы почему сегодня на работу не вышли?
— У меня нет начальников! – заорал дядя Вова, — Я свободный человек, живу в свободной стране! Мне не нужно крыльев, чтобы летать! Понял?
— Рад за вас, — сухо сообщила трубка. – И все же я повторяю свой вопрос: почему вас нет на рабочем месте? Вы что, пьяный?
— Я-а?! – окончательно озверел дядя Вова. Из его рта потекла густая ядовитая слюна, чистая, как слеза младенца. – Да я пьяный трезвее вас всех вместе взятых! Ты глаза разуй да башкой своей по сторонам покрути, может, поймешь чего! «Сквозь грозы сияло нам солнце свободы…»! Версты эти самые, обгоревшие в чем-то там! Зачем это все?! Куда это все?! Раз уж решили мы строить в едином порыве общество новое, значит, пора потрудится! Наша страна – наш оплот, и другой нам не надо! Эх… да что тебе объяснять, узколобому! Всех нас переехало колесо сансары, чего уж там говорить. Все мы пострадали при появлении в этом мире, закостеневшем в горе и страхе. Да мы сами страдание и есть, воплощенное в живых созданиях! Давно пора уже устроить всеобщий некроцид, да сил нету, не хватает силенок у нас! Ну ничего, еще пара поколений – и будет в самый раз, окончательно дойдем до ручки! Мне осталась одна забава – расхуячить себе ебало! Простись со мною, мать моя – я еду в тюрьму, а тебе нельзя! Да, выходит, пели мы задаром, зря, выходит, хвастались загаром! Меж нами памяти туман – привет, Степан! Привет, Степан… Снег кружится, летает и тает, а под снегом фашист умирает!
В трубке раздались короткие гудки.
— Не сдюжил, — заключил дядя Вова и тоже повесил трубку.
«Возможно, это мой последний выход в свет – думал он, натягивая майку с надписью «И один в поле Боинг», — так что нужно оторваться по полной, разгуляться на всю катушку, сплясать на костях обывателей!»
Выйдя из квартиры, дядя Вова широким шагом направился вверх по лестнице, но потом вспомнил, что выход находится внизу и сменил направление. «Проклятая карта подъезда, — рассержено думал он, — вечно теряется в самый неподходящий момент!»
На улице он подошел к сидящим на скамье старухам. Та, что собиралась вызвать КГБ, довольно лыбилась беззубой пастью, глядя на соседа. Дядя Вова приблизился к ней вплотную, наклонился, лизнул черным змеиным языком иссохшую мочку уха и проревел:
— Раньше было хуже, а теперь нельзя!
Раньше были люди, а теперь друзья!
Уходили дети в Черный Легион!
Я пришел на родину – здравствуй, регион!
Старуха рухнула на землю точно от удара молнией и попыталась заползти под скамейку. Когда у нее это не получилась, она просто замерла, словно приготовившийся к смерти колорадский жук.
Дядя Вова победно развернулся к скелетообразному существу в красной телогрейке.
— Я вижу, ты не так проста, как кажешься, старая птица Нагай! – рявкнул он, — Иди же ко мне, я от души попотчую тебя потоком больного сознания!
Скелет тяжко поднялся со скамейки и вдруг с неожиданной прытью бросился наутек через детскую площадку в проходные дворы – мрачное царство сушащихся на веревках простыней и сопливых ребенков. Дядя Вова презрительно хмыкнул и взглянул на третью старуху. Она печально вязала пряжу, находясь по всем внешним признакам в состоянии глубочайшего аутизма. Не став тратить на нее драгоценного времени, мужчина победно двинулся к магазину.
Неожиданно дорогу ему преградил видавший виды жилистый строитель с полной неожиданностью в руках. В качестве полной неожиданности выступала акустическая гитара, которую работяга неумело вертел, осторожно дотрагиваясь пальцами до грифа и деки. Увидев идущего ему навстречу дядю Вову, он весь подобрался и сипло гаркнул:
— Ворье! Суки! Опять заработную не начислили! Мужик, одолжи на шкалик, прополоскаться охота аж зубы сводит!
— Нет уж, мой селезень, обойдешься, — недружелюбно хмыкнул дядя Вова, — Тебе и так хорошо.
— Как же хорошо, когда плохо! – продолжал причитать трудяга, но его уже никто не слушал. Дядя Вова чеканным шагом направлялся в сторону магазина, распевая по пути гимны свободного мира.
В магазине было пусто. Снаружи доносился вой рассерженной матери, отчитывающей неразумное чадо:
— Где ты бродило, мое породило?! – яростно вопрошала она. Дядя Вова не обращал на крики молодой самки ни малейшего внимания. Из-за прилавка на него строго косилась тучная продавщица, цыкающая зубом и попеременно сдувающая со лба темно-фиолетовую челку. Мужчина не дал себя ранить ее пристальному взгляду, вместо этого он прошел к полкам и начал выбирать себе алкогольную отраву по вкусу. «Что было платным, станет задарма, как же…» горько хмыкнул он, глядя на ценники. В мозгу тикал дорогой хронометр, отсчитывающий секунды его жизни лучше любой кукушки.
— Ты там надолго обосновался, гоголь мой сладкий? – недовольно поинтересовалась бабина. – У меня обед через пять минут.
— Не шуми, товарищ продавец, — откликнулся дядя Вова. – Не подгоняй колесо судьбы.
Он выбрал пиво и подошел к кассе, выложив из кошелька всю мелочь.
— А больше рассчитаться у тебя нечем? – мрачно вопросила мадам.
— А чем мне с тобой рассчитываться?! – взорвался дядя Вова. – Тугриками, пятиалтынными, тетрадрахмами?! Может, македонской конницей или рабынями из Курдистана, или невольниками с берега Слоновой Кости, или сокровищами Эльдорадо, или товаром из Золотой Долины, или хрустальными сережками с лунной пылью внутри?! Бери, что дают, и не вороти нос, родная – на войне люди и отвару из бересты радовались.
Расплатившись, он вышел из магазина и направился в неизвестном направлении – ему вдруг стало нестерпимо тошно, будто на его глазах произошла какая-то мерзость. «Раньше ведь все было иначе, — думал он, — и солнце светило ярче, и похмелья не было, и жилось веселее, несмотря на всю эту безнадегу. А теперь? Молодость уходит, вот в чем дело. Черствеешь, грубеешь, перестаешь радоваться простым вещам, теряешь вкус жизни. А ведь когда-то так любил ее! Все-таки что бы не говорили люди, а самая сильная любовь у счастливого человека – это любовь к жизни, сильнее даже родительской или там любви к женщине. Просыпаешься – и чувствуешь радость, засыпаешь – ощущаешь покой и надежду на лучшее. Почему ничего этого не осталось, куда все ушло?.. Ведь, наверное, не только в возрасте дело, нет. Что-то во мне сломалось, что-то я упустил давным-давно и уже вряд ли смогу вернуть…»
Он бродил по дворам до самого заката. Иногда присаживался где-нибудь и пил из бутылки, но хмель не шел в голову, оставляя ее относительно ясной. На него никто не обращал внимания. Дядя Вова смотрел на людей, на всех проходящих мимо, и ему было грустно. Мысли о пустоте внутри и снаружи не исчезали, таща за собой новые мрачные образы. Откуда они приходят? – размышлял он. Ну сорвался, покричал немного, со всяким ведь бывает. Но почему же мне так плохо?
Он подошел к своему дому. На лавочке уже никого не было, видимо, старухи попрятались по своим норам. Дядя Вова поднялся в свою квартиру, сел в прихожей на пол и опустил голову. Вокруг царила полная тишина, даже снаружи почти не доносились звуки летнего вечера. Тогда он поднялся, прошел в ванную, там умылся, а после с посвежевшим лицом вышел обратно и направился в зал. Примерился к стене, разбежался с другого конца комнаты и что есть силы ударился головой о стену.
-Ёб! – крикнул дядя Вова и упал на пол.
— Ёб! – отозвалась эхом стена.
Полежав немного, дядя Вова поднялся, вновь разбежался и впечатался в стену зала.
— Ёб! – рявкнул он.
— Ёб! – снова отозвалось бетонное перекрытие.
На этот раз дядя Вова лежал дольше. Тело его обмякло, точно спущенный шарик, и как-то нехорошо подвернуло ноги под себя. Но спустя некоторое время оно все же начало подавать признаки жизни, и дядя Вова, сильно шатаясь, сумел подняться. По его разбитому лбу текла кровь и капала на ковер.
— Еще немного, еще чуть-чуть… — прошептал он, опять разогнался и ударился головой в стену так, что по ней пошла трещина, а с потолка посыпалась штукатурка.
— ЁБ!!! – взревел он в последний раз, свалился и больше уже не встал.
— ЁБ!!! – надрывно простонала стена. После этого в квартире наконец сделалось тихо.
