Когда мир вокруг совершенно не меняется – о нём перестают говорить. И он исчезает. Ничто не может жить только прошлым, ничто не остаётся в памяти навечно. Насильно удержать дорогие тебе воспоминания – можно, но кому это повредит больше – неизвестно. Некоторые могут помнить как плевали с моста на проезжающие внизу автомобили, но не могут вспомнить – когда день рождение у их ребёнка. Тысячи пин-кодов, паролей, номеров – прочно заседают в нашей памяти, а какие-то более важные вещи – теряются в этой куче ненужной информации.
Заходя издалека – это история о потерянном вдохновении. Когда в твоём мире ничего не меняется – о нём нечего сказать.
В этом довольно людном и довольно радостном месте Стивен чувствовал себя обозленным. Достаточно пьян, чтобы говорить все, что приходит на ум и выглядеть при этом гордо, с чувством собственного достоинства. За соседним столиком один мужчина признавался в любви своей девушке, а за этим столиком в углу, на котором покоилась уже не одна бутылка алкоголя – Стивен признавался в ненависти к окружающему миру.
— И какого черта слово перестали так ценить, как в древности? Эти ёбаные личности, кичащиеся тем, что они никогда не врут – молчат вообще, за них говорят предвыборные акции и секретари пресс-службы. Вот они никогда не обещали не врать людям, и поэтому могут делать все, что им вздумается. Меня это бесит! – Стивен затянулся сигаретой и раздавил тлеющий бычок об перевернутый вверх дном стакан, — и ведь когда появилась ложь? Если посудить – с началом письменности, когда два собеседника не могли заглянуть друг другу в глаза с немым вопросом: «а не пиздишь ли ты часом?». К нашему времени уже все научились отлично брехать в глаза другому человеку, но тогда это искусство ещё не было таким отточенным. Никакие хреновы Полы Лайтманы не нужны были, чтобы сказать – этот человек врёт! И их гнали из полисов! И если все эти брехуны, которых выгнали из древних полисов, собрались в одном месте – то это Нью-Йорк, или Лос-Анджелес, вот там этих пиздаболов дохуя! – Стивен сначала втянул воздух, потом выпил пол-стакана виски и достал очередную сигарету из второй за вечер пачки. Дым вырвался из его лёгких, а вместе с ним и потерянная мысль. – Так вот, о чём это я. Если ложь появилась с возникновением письменности, то получается, что я – самый натуральный мудозвон, если уж меня окрестили «писателем». Fuck, — Стивен делал уже десятую попытку зажечь сигарету, но зажигалка стреляла только искрами. Собеседник писателя помог ему подкурить, — Спасибо. И самое хуёвое в жизни писателя, это не когда ты не можешь ничего написать – а когда тебе написать не о чем. Давайте смотреть правде в глаза, раз уж мы делаем вызов лжи – писателям необходимо черпать вдохновение из окружающего их мира. Вдохновение, мысли, идеи, слова, предложения, образы – похуй. Они черпают всё это, словно половником, из окружающего мира. Мира настоящего, будущего, прошлого – это не так важно. Но нет мира – нет писателя. Нет писателя – нет проблемы.
И вот что я тебе скажу, Фрэнк. У меня застой. Ёбаный застой. Я сижу с тобой в захудалом баре, пью уже не знаю какую по счёту бутылку горячительного, и несу всю эту хуйню, чтобы донести до тебя мысль – у меня застой. Я не знаю о чем писать. Моё прошлое исчерпано, будущего у меня нет, а в настоящем – я доказываю своего агенту, что не зажидил какую-то книгу, и не собираюсь переметнуться на сторону врага на Лазурном Берегу. Ты знаешь, мне абсолютно плевать на то, кто будет издавать мою книгу – но ты мой друг, если у человека как я вообще могут быть друзья.
Фрэнк пожал плечами.
— И я понимаю, что есть один вариант развития события. Я наполню свою жизнь всем тем дерьмом, о котором пишу в своих книгах. Можно сказать – пройду по пути главного героя, как тебе идея?
Фрэнк кивнул головой, одобряя задумку своего писателя.
— Я надеюсь, ты молчишь, чтобы не соврать мне, — писатель Стивен Врайт потушил сигарету об ежедневник своего агента и вышел из кафе.
То ли мокрый асфальт пах бомжом, то ли бомж – мокрым асфальтом. В этих маленьких коридорах между домами гулял ветер и бездомные. Некоторые из них собрались вокруг небольшого костерка, защищая слабый огонь от ветра своими спинами. Это место было невидимой зоной для всего окружающего мира. Несмотря на то, что этот коридор был самой короткой дорогой от делового центра к парку – ни одну душа здесь не проходила, предпочитая спускаться в метро и ехать одну остановку, или идти на квартал вверх. Эти люди были изгоями современного общества. Но кто сказал, что бездомные – это не общество со своими правилами и законами?
— Вам пора бы закатить собственный пир с блек-джеком и шлюхами, организовать собственное государство! Когда-то, ваши предшественники так уже делали – и Канада до сих пор стоит!
Один из сидящих вокруг костра бездомных выделялся на фоне остальных. Не так уж и сильно, но заметно. В его неаккуратной неостриженной бороде не застряли кусочки обеда, и он не хранил там важные вещи, его костюм не был ТАК порван, а из его рта несло лишь никотином и спиртом.
— Джек, не шути со мной! – писатель наставил палец на одного из бомжей, — не воруй у своих друзей еды, на всех хватит!
Стивен достал из пакета ещё один запакованный лаваш и кинул его в руки старику.
— И вообще, вам нужно выделяться честностью и порядочностью, чтобы весь гребаный мир поразился циничности и ироничности этой ситуации. Бомжи – самый честный народ! Правда о таком ни одна газета не напишет, даже они не станут себя признавать жополизами, и это при том, что ни одна вшивая бумажка не упустит шанс покритиковать современное общество с современным государственным строем.
У бездомных сегодня праздник. Сумасшедший писатель их кормит и развлекает бессмысленными разговорами.
— Но ваша проблема в незаинтересованности. Джек! Я тебя предупредил, смотри мне! Вы узколобы настолько же, насколько копы, или продавец ворованных котлов. Вам бы только прокормиться, да от дождя спрятаться – а про лучшую жизнь вы думать перестали. Понять можно – если мечтать все время о лучшей жизни – можно разочароваться в этой – а меланхолия – вам известно значение этого слова? – бомжу не товарищ.
Стивен хлебнул из бутылки. Один бездомный протянул к ней руку, но писатель поднял бутылку выше: «это — моя, в пакете себе поищи».
— Если вы и дальше будете так относиться к жизни, то превратитесь в ёбаных хиппи, внешне вы уже на них похожи и пахнете не лучше. Без обид.
Бездомные покивали головами.
— Но идейку вы мне уже принесли. Нельзя назвать это выполненным долгом перед обществом, но человеческое вам от меня спасибо.
Стивен поднялся с корточек, разминая затекшие ноги.
— Всех благ, друзья, не хандрите напрасно! Оревуар!
Джек еле заметно поднял руку над землей и спрятал бутерброд своего соседа в карман.
— Если бы я работал на… упростим, если бы я работал – я бы сошел с ума, а вы молодчиками – держитесь!
Работники почтового отделения подняли голову на Стивена Врайтера и хмуро посмотрели на писателя.
— В самом деле! Вот вам не обидно за то, что вас обвиняют во всех смертных грехах? Вы медленные, за товары не отвечаете, запаздываете на долгое время!
Стивен пощёлкал кнопками своего телефона и показал почтовому кассиру экран:
— Смотри. Это сайт с цитатами из интернета, и как тут шутят над почтовыми служащими! Я бы обиделся и уволился. Это не мой вызов системе, но черт возьми, у меня ещё есть яйца! Да это отличное ругательство на какой-то провинциальной дискотеке: «ёбаный почтальон!».
Стивен достал пачку сигарет, постучал ею о стойку, доставая одну, закурил и выдохнул облачко дыма, пуская его в сторону рабочих.
— Если бы я писал роман о бомже, который стал почтальоном, то даже он не выдержал бы этой скукотищи, обоссал бы здесь всё вокруг и свалил нахуй – искать лучшей жизни. Задумайтесь об этом, ребята.
В след уходящему писателю полетела коробка с конвертами. Белые прямоугольники взлетели в воздух, сверкая марками на солнце.
— Давай, борец с клише, ты же всегда мечтал отведать кокса с задницы проститутки!
И Стивен, как ярый борец с клише, быстро занюхал белую дорожку с левой ягодицы дорогой девушки.
Писатель задрал голову и глаза его на какой-то момент закатились. На его лице появилась довольная улыбка, он помотал шеей и слегка подпрыгнул.
— Эта дрянь может вызвать улыбку даже у такого старого мизантропа, как я.
Билл шлёпнул девушку по заднице и знаком показал выйти из комнаты. Вокруг играла громкая музыка – тусовки у музыкантов всегда отличались трешовым угаром и весельем.
— Знаешь, я проделал нелегкий путь, заполняя всё своё хуёвое настоящее – чем-то, кроме пустоты, но эта штука вынесла мне мозг. Больше не буду, спасибо. На сегодня хватит, обойдусь алкоголем и женщинами.
— Такое чувство, — сказал Билл, наливая вино в стаканы, — что у тебя хандра и творческий кризис.
— А у меня такое чувство, — сказал Стивен, выпивая стакан, — что ты начал жлобиться на хорошей выпивки и угощаешь гостей дерьмовым вином. Это вообще не кошерно, как для музыканта.
Билл, понимая намёк, смахнул со стола бутылку, и достал из под-кресла скотч.
— Вот это другое дело! Но если ты предложишь мне закусывать грудью проститутки, вместо льда – я могу и обидеться. И вообще – несмотря на то, что это просто отвратительное место, где молодые девушки губят своё будущее – об этом они вряд ли смогут рассказать своим внукам – а молодые парни могут подцепить такие болезни, которые и в венерическом справочнике не попадались, мне нравится, что хоть здесь я могу поговорить с человеком. Это очень символично.
Билл поднял стакан, «за твоё здоровьё!» и осушил его.
— Ты говоришь ,что пытаешься заполнить свою жизнь чем-то, кроме пустоты. Блять, неужели ты видишь свою жизнь в алкоголе, наркотиках и шлюхах? Я понимаю, что ты писатель, который пишет о таком вот голливудском обществе, но черт возьми – ты можешь делать что-то хорошее, и при этом продолжать писать о нас. Ты можешь завести семью, наступить на горло своей гордыне и нигилизму, купить домик на берегу, пить газировку и смотреть на волны, прочая поебень, которая может прийти тебе в голову, но которая не будет портить твою жизнь. Если ты хочешь оставить после себя след невынюханного кокса – твоё дело, но ты мне, дружище, дорог.
Стивен невозмутимо выслушал музыканта:
— Идея хороша. Возможно, она мне даже поможет в написании новой книги.
— Ты чокнутый. Я тебе говорю о твоей жизни, а ты – о книге!
— Книга – и есть моя жизнь, — Стивен выпил ещё один стакан, — меня можно назвать ёбаным мудилой, но характерная черта писателей в том – что они преданы своим книгам больше, чем своей жизни. Да и врут там поменьше. Но… может в чем-то ты и прав. Я престарелый герой нашего времени, всем недовольный и умеющий только ныть – но не менять мир вокруг. Наверное, это моя последняя волна гуляний.
— Мне будет тебя не хватать, друг.
Билл и Стивен пожали друг другу руки. Стивен докурил сигарету:
— Ну а пока, зови своих девочек, я хочу побороть ещё парочку клише.
Две недели Стивен не выходил из собственной квартиры, дописывая роман о человеке, которому в один момент не повезло, а в другой – повезло. Пройдя по дороге своего героя, Стивен смог посмотреть на этот мир с той стороны, о которой он хочет рассказать, и, быть может, даже изменить собственную жизнь.
— Всё. Хватит с меня этой хуйни. Пора завязывать с весёлой жизнью, и стареть на берегу океана.
Последняя страница вылезла из-под молоточков печатной машинки и присоединились к ровной стопке листов на столе. Стивен обмотал страницы бечёвкой и сунул их в папку. Пора идти к Фрэнки, чтобы тот выдал в свет его, наверняка, последнюю книгу.
Стивен открыл глаза. Под его чёрным костюмом чертовски болели рёбра. Он поднялся с земли и осмотрелся вокруг:
— Что за… облака? Твою мать… я в раю.
Солнце склонилось над новоприбывшим в рай. Это был Он.
— Ты в раю.
Стивен мысленно поаплодировал.
— И что, черт возьми – без обид – я здесь делаю? Я выходил из квартиры вместе со своей новой книгой, я шёл к своему агенту… а теперь открываю глаза, и тут такая подстава! Нет, я конечно рад, что я не оказался в аду, но, блять, как же мои планы на жизнь?! Они что – вообще не учитываются? Я наконец-то, черт возьми, принял правильное решение – и умер?! Это ваша ёбаная карма, да?
— В лифте оборвался трос – и ты попал в рай.
Писатель прикрыл своё лицо ладонью.
— Я стал жертвой самого обдрочаного клише – оборвался трос в лифте. Обалдеть. И что же мне прикажете делать?
— Ты можешь задать один вопрос.
— Один вопрос. Ты живешь-живешь, мучаешься, делаешь что-то, даже ходишь по воскресеньям в церковь – и после всего этого – «Ты можешь задать один вопрос»? Знаешь что? Иди. Нахуй.
Стивен Врайтер показал средний палец склонившемуся над ним солнцу и ушел в обратном направлении, где горизонт будет ждать его. Теперь в его мире – только горизонт.
